sapiosexual
Только это и бумажные журавлики
автор: darkeyedwolf
переводчик: Kleine
бета: nutrasweet
пейринг: Лайт/L
рейтинг: PG
разрешение на перевод: запрошено
читать дальшеВот как все начинается: L зевает и потягивается, отчего тонкие вены на запястьях выступают еще сильнее под давлением мышц, трогает несколько клавиш и, не говоря ни слова, захлопывает лэптоп.
- Готов ко сну? – спрашивает он Лайта.
Сердитый и взъерошенный Лайт, скрючившийся на корточках в неудобном кресле, видит в этом, как минимум, благоволение свыше и неохотно шевелится, словно не надеясь (и не напрасно) отыскать более комфортное положение. Игнорируя усталость, от которой глаза сами собой закрываются, он сверлит яростным взглядом дурацкую цепь, которая в буквальном смысле связывает его с единственным человеком во всей Японии, которому не спится в четыре часа утра.
- Я так счастлив, что готов тебя расцеловать, - с чувством декламирует он и ковыляет к кровати, с недавних пор благодаря дурацким наручникам переставшей быть предметом индивидуального пользования.
От его внимания ускользает взгляд, которым его провожает L, что совсем неплохо, поскольку, в противном случае, ему пришлось бы в который раз анализировать ситуацию, а это, в свою очередь, на долгое время лишило бы его сна, и изысканное постельное белье – дань превосходному вкусу L – осталось бы невостребованным.
Хотя они провели в вынужденной компании друг друга не один месяц, в поведении L существует ряд черт, которые неизменно удивляют Лайта. Одна из них – манера вольготно раскидываться на постели. Не то, чтобы Лайт строил предположения на этот счет. Первую ночь им пришлось провести вместе на усыпанном крошками печенья одноместном бугристом футоне. Некогда L избавился от предоставленной отелем мебели с целью освободить как можно больше места для всевозможного оборудования для скрытого наблюдения. Притиснутый к стене Лайт коротал отведенное на отдых время, уткнувшись взглядом в правый верхний угол матраса, на котором красовалось обширное пятно, по форме отдаленно напоминавшее Австралию. Длилась эта пытка до тех пор, пока Ватари не приобрел для них настоящую кровать. L, ни разу полностью не разгибавшийся днем, свободолюбивым горным орлом распластывался по всему доступному пространству и оказывался глух к окружающему миру на пять с половиной часов сна. “Я могу убить его”, - зудело в голове Лайта той самой первой ночью, - “перерезать горло, он и пошевелиться не успеет”. А немного позже он не находил себе места от обрушившегося необъяснимого чувства вины. Вероятно, все дело в том, что спящий L вызывал ассоциации исключительно с лохматым невинным и беззащитным щенком, лишить жизни которого просто не поднялась бы рука.
В обычные дни завтрак L состоит из пончиков в сахарной глазури, щедро выкупанных в кофе. Годы материнских наставлений о пользе здорового питания вынуждают Лайта отказаться от подобного безрассудства в отношении собственного организма. Порой он пропускает завтрак, силясь не обращать внимания на тошнотворно-приторный запах сахара и сливок в столь ранний час, но, в основном, действует куда более решительно: заставив L плюхнуться на стул рядом с импровизированной кухней, он неспешно чистит яблоко, стоя у окна, или выжимает сок из апельсинов.
- Ты мог бы заказать горячий завтрак прямо в номер, если ты не в курсе, - говорит L однажды утром после того, как в течение двадцати минут терпеливо и не мигая созерцал, как Лайт поедал банан.
Оценив колкость, следующие шестьдесят секунд Лайт пристально разглядывает банан со всех сторон, а затем возвращается к прерванной трапезе, откусывая по микроскопическому кусочку за раз и не без удовольствия наблюдая судорожное подергивание левой брови L.
- А ты мог бы хоть изредка нормально питаться.
- Сахар стимулирует работу клеток мозга, - отвечает L.
На этом тема закрыта.
Полное неприятие социальных норм со стороны L, однако, не стало для Лайта неожиданностью. Без малейшего смущения тот избавился от одежды в первый же вечер, когда пришлось переодеваться в присутствии Лайта. Сам Лайт, желая последовать предложенному примеру, напустил на себя беззаботный вид, ни единым жестом стараясь не выдать нервозность.
Но водные процедуры – совсем другое дело.
- Я не… я не собираюсь залезать в душ вместе с тобой, - резко выпаливает Лайт, будучи не в состоянии контролировать истеричные нотки в собственном голосе. В то время, как маленький мальчик глубоко в его сознании сворачивается в клубок и умирает от смущения, холодный рациональный цинизм оскаливается самодовольным “А я предупреждал”.
Сбитый с толку, L искренне недоумевает:
- Тогда как ты предлагаешь мыться?
Вот и все, в очередной раз тема закрыта.
Когда дело касается L, множество спорных моментов разрешается именно так.
--
Среда – один из тех бесконечных скучных дней, когда следственная бригада с утра выехала на сбор улик или опрашивать свидетелей на месте преступления, а Лайт и L по-прежнему прикованы к этой комнате и друг другу. L печатает, уткнувшись в монитор, а Лайт таращится в окно, изо всех сил подавляя желание выброситься в него.
В тот момент, когда кажется, что его терпению пришел конец, и он уже готов сделать что-нибудь – что угодно, лишь бы прервать затянувшееся унылое однообразие, L, не отрывая пальцев от клавиатуры, внезапно говорит:
- Взгляни-ка.
Лайт ожидает увидеть очередную сводку новостей. Он предвкушает, как прочтет о массовой трагедии, национальной катастрофе – последствиях стихийной деятельности Киры; предвидит смерть, шок, страх и разрушения – в равных пропорциях.
Но отнюдь не ожидает увидеть яркую веб-страницу, веселенькая надпись розовым глиттером на которой гласит: “ХОТИТЕ НАУЧИТЬСЯ ОРИГАМИ?”
- Можно попросить Ватари принести бумагу, - предлагает L. – Я подумал, тебе, должно быть, безумно скучно.
Странное, непривычное теплое чувство разливается внутри, и имей Лайт обыкновение хоть иногда анализировать собственные эмоциональные реакции, он бы идентифицировал его как признательность. Но в его честолюбивые планы не входит подобная смена привычек, потому он относит порыв к предзнаменованию грядущего Апокалипсиса, когда слышит озвученное собственным голосом “Конечно”.
--
Вот так все и происходит: пробудившись ото сна, Лайт старательно выпутывается из цепкой хватки L, еженощно с удивительной точностью забрасывающего руку ему на лоб, и складывает бумажных журавликов.
Ему удается справиться с двадцатью двумя с половиной, прежде чем а) у него заканчивается исходный материал и б) он понимает, что оригами – полный отстой. Творения его рук скорее подобны тонущим парусникам, до неузнаваемости изуродованным геометрией. Хотя прежде ему никогда не доводилось видеть, как тонут подобные суда, он, тем не менее, уверен, что между ними и его журавликами наблюдалось бы поразительное сходство. Лайт уже почти поднялся на ноги, когда дурацкое металлическое звяканье цепи о наручник напоминает о том, что свобода его передвижения ограничена настолько, что не представляется возможным даже дотянуться до мусорной корзины и избавиться от последствий неуемной созидательной активности. Посему его детища остаются разбросанными по кровати, их кривоватые, небрежно подвернутые края молча насмехаются над ним в звенящей мрачной тишине, ежесекундно напоминая о его полной творческой несостоятельности и том факте, что он неспособен даже толком согнуть бумагу.
Как и следовало ожидать, едва проснувшись, L замечает журавликов и отпускает сомнительный комплимент отличному чувству меры, после чего художественно расставляет экспонаты на столе посреди комнаты – все двадцать два, включая одного полураздавленного, который пострадал, когда L неудачно повернулся во сне.
--
- Рюузаки, вы как, уживаетесь друг с другом? – обеспокоено спрашивает отец Лайта в первый же раз, когда навещает их в гостинице. Разумеется, он намеревался зайти гораздо раньше, но обеспокоенные жена и дочь без того засыпают его вопросами, на которые он не в праве дать ответы, а потому вынужден проводить дома все свободное время, дабы развеять тревожные подозрения – все это сказано сбивчиво и отрывисто, не поднимая глаз, и Лайт впервые задумывается над тем, с каких пор отец его опасается.
L забрасывает в рот очередной шоколадный трюфель.
- Это вовсе не так сложно, как я себе представлял, - сознается он.
Шеф Ягами переводит взгляд на Лайта, но после таких слов едва ли найдется идиот, который осмелился бы жаловаться.
--
Они смотрят повтор какого-то старого малобюджетного аниме, вернее, смотрит L, а Лайт сосредоточенно изучает огромную пыльную книгу, доставленную Ватари рано утром вместе с половиной дневного объема продаж местной кондитерской, когда цепь звякает три раза подряд, а потом что-то мягкое и влажное прижимается к губам Лайта. Ему требуется несколько секунд, чтобы осознать, что нет, это вовсе не продолжение того эпизода, когда L на протяжении двух дней радостно запускал в него губкой для мытья посуды всякий раз, стоило Лайту закрыть глаза, до тех пор, пока тот не согласился, что пришла его очередь мыть тарелки. В этом весь L.
Который в настоящий момент целует его в губы.
Лайт отталкивает его.
Вопреки разумным доводам, губы L уже кажутся распухшими и немного воспаленными, а щеки окрасил румянец. Подобный внезапный выпад должен быть пиком его физической активности за последние несколько месяцев. Что-то невиданное прежде мелькает в его взгляде, когда Лайт спокойно поднимается на ноги, стряхивая с рукава рубашки невидимые пылинки.
- Это было неуместно, - констатирует L.
- Это было отвратительно, - подтверждает Лайт.
- Мне очень жаль, - извиняется L.
- Мне тоже, - вторит ему Лайт и направляется в ванную, замешкавшись лишь на миг, чтобы дернуть цепь, когда понимает, что L и не думает шевелиться. - Мне очень жаль, что я так и не удосужился рассказать тебе, как сильно я ненавижу вкус вишни, - и добавляет, оглянувшись через плечо:
- Но как только ты вычистишь зубы, а я избавлюсь от этого фруктового торта, мы можем попробовать еще раз.
--
Во время следующего визита, уже на пути к выходу отец Лайта отпускает несколько нервный комплимент в адрес экспозиции бумажных уток. Похвалы удостаиваются даже умирающие, незавершенные и раздавленные, которые, на его обывательский взгляд, “немного наводят тоску”.
Лайт немедленно перемещает их в первый ряд.
--
- Я все еще считаю, что ты Кира, - заявляет L.
Лайт не отрывается от шахматной доски.
- Ладно, - говорит он, и добавляет: - Мат.
Вот так все и заканчивается: они оказываются на диване в гостиной, один методично поглощает шоколадный пирог, по кусочку накалывая его на вилку, в то время как второй пытается незаметно зачерпнуть пальцем взбитые сливки с верхушки – разумеется, безуспешно. И в этой ситуации, где бесполезна любая логика, убийца и сыщик превращаются в двух мальчишек, между которыми только игровое поле и сладкий привкус, медленно тающий на языке. А когда они разводят в стороны тяжелые портьеры, чтобы впустить свежий ветер, воздух вокруг наполняется шепотом бумажных журавликов.
автор: darkeyedwolf
переводчик: Kleine
бета: nutrasweet
пейринг: Лайт/L
рейтинг: PG
разрешение на перевод: запрошено
читать дальшеВот как все начинается: L зевает и потягивается, отчего тонкие вены на запястьях выступают еще сильнее под давлением мышц, трогает несколько клавиш и, не говоря ни слова, захлопывает лэптоп.
- Готов ко сну? – спрашивает он Лайта.
Сердитый и взъерошенный Лайт, скрючившийся на корточках в неудобном кресле, видит в этом, как минимум, благоволение свыше и неохотно шевелится, словно не надеясь (и не напрасно) отыскать более комфортное положение. Игнорируя усталость, от которой глаза сами собой закрываются, он сверлит яростным взглядом дурацкую цепь, которая в буквальном смысле связывает его с единственным человеком во всей Японии, которому не спится в четыре часа утра.
- Я так счастлив, что готов тебя расцеловать, - с чувством декламирует он и ковыляет к кровати, с недавних пор благодаря дурацким наручникам переставшей быть предметом индивидуального пользования.
От его внимания ускользает взгляд, которым его провожает L, что совсем неплохо, поскольку, в противном случае, ему пришлось бы в который раз анализировать ситуацию, а это, в свою очередь, на долгое время лишило бы его сна, и изысканное постельное белье – дань превосходному вкусу L – осталось бы невостребованным.
Хотя они провели в вынужденной компании друг друга не один месяц, в поведении L существует ряд черт, которые неизменно удивляют Лайта. Одна из них – манера вольготно раскидываться на постели. Не то, чтобы Лайт строил предположения на этот счет. Первую ночь им пришлось провести вместе на усыпанном крошками печенья одноместном бугристом футоне. Некогда L избавился от предоставленной отелем мебели с целью освободить как можно больше места для всевозможного оборудования для скрытого наблюдения. Притиснутый к стене Лайт коротал отведенное на отдых время, уткнувшись взглядом в правый верхний угол матраса, на котором красовалось обширное пятно, по форме отдаленно напоминавшее Австралию. Длилась эта пытка до тех пор, пока Ватари не приобрел для них настоящую кровать. L, ни разу полностью не разгибавшийся днем, свободолюбивым горным орлом распластывался по всему доступному пространству и оказывался глух к окружающему миру на пять с половиной часов сна. “Я могу убить его”, - зудело в голове Лайта той самой первой ночью, - “перерезать горло, он и пошевелиться не успеет”. А немного позже он не находил себе места от обрушившегося необъяснимого чувства вины. Вероятно, все дело в том, что спящий L вызывал ассоциации исключительно с лохматым невинным и беззащитным щенком, лишить жизни которого просто не поднялась бы рука.
В обычные дни завтрак L состоит из пончиков в сахарной глазури, щедро выкупанных в кофе. Годы материнских наставлений о пользе здорового питания вынуждают Лайта отказаться от подобного безрассудства в отношении собственного организма. Порой он пропускает завтрак, силясь не обращать внимания на тошнотворно-приторный запах сахара и сливок в столь ранний час, но, в основном, действует куда более решительно: заставив L плюхнуться на стул рядом с импровизированной кухней, он неспешно чистит яблоко, стоя у окна, или выжимает сок из апельсинов.
- Ты мог бы заказать горячий завтрак прямо в номер, если ты не в курсе, - говорит L однажды утром после того, как в течение двадцати минут терпеливо и не мигая созерцал, как Лайт поедал банан.
Оценив колкость, следующие шестьдесят секунд Лайт пристально разглядывает банан со всех сторон, а затем возвращается к прерванной трапезе, откусывая по микроскопическому кусочку за раз и не без удовольствия наблюдая судорожное подергивание левой брови L.
- А ты мог бы хоть изредка нормально питаться.
- Сахар стимулирует работу клеток мозга, - отвечает L.
На этом тема закрыта.
Полное неприятие социальных норм со стороны L, однако, не стало для Лайта неожиданностью. Без малейшего смущения тот избавился от одежды в первый же вечер, когда пришлось переодеваться в присутствии Лайта. Сам Лайт, желая последовать предложенному примеру, напустил на себя беззаботный вид, ни единым жестом стараясь не выдать нервозность.
Но водные процедуры – совсем другое дело.
- Я не… я не собираюсь залезать в душ вместе с тобой, - резко выпаливает Лайт, будучи не в состоянии контролировать истеричные нотки в собственном голосе. В то время, как маленький мальчик глубоко в его сознании сворачивается в клубок и умирает от смущения, холодный рациональный цинизм оскаливается самодовольным “А я предупреждал”.
Сбитый с толку, L искренне недоумевает:
- Тогда как ты предлагаешь мыться?
Вот и все, в очередной раз тема закрыта.
Когда дело касается L, множество спорных моментов разрешается именно так.
--
Среда – один из тех бесконечных скучных дней, когда следственная бригада с утра выехала на сбор улик или опрашивать свидетелей на месте преступления, а Лайт и L по-прежнему прикованы к этой комнате и друг другу. L печатает, уткнувшись в монитор, а Лайт таращится в окно, изо всех сил подавляя желание выброситься в него.
В тот момент, когда кажется, что его терпению пришел конец, и он уже готов сделать что-нибудь – что угодно, лишь бы прервать затянувшееся унылое однообразие, L, не отрывая пальцев от клавиатуры, внезапно говорит:
- Взгляни-ка.
Лайт ожидает увидеть очередную сводку новостей. Он предвкушает, как прочтет о массовой трагедии, национальной катастрофе – последствиях стихийной деятельности Киры; предвидит смерть, шок, страх и разрушения – в равных пропорциях.
Но отнюдь не ожидает увидеть яркую веб-страницу, веселенькая надпись розовым глиттером на которой гласит: “ХОТИТЕ НАУЧИТЬСЯ ОРИГАМИ?”
- Можно попросить Ватари принести бумагу, - предлагает L. – Я подумал, тебе, должно быть, безумно скучно.
Странное, непривычное теплое чувство разливается внутри, и имей Лайт обыкновение хоть иногда анализировать собственные эмоциональные реакции, он бы идентифицировал его как признательность. Но в его честолюбивые планы не входит подобная смена привычек, потому он относит порыв к предзнаменованию грядущего Апокалипсиса, когда слышит озвученное собственным голосом “Конечно”.
--
Вот так все и происходит: пробудившись ото сна, Лайт старательно выпутывается из цепкой хватки L, еженощно с удивительной точностью забрасывающего руку ему на лоб, и складывает бумажных журавликов.
Ему удается справиться с двадцатью двумя с половиной, прежде чем а) у него заканчивается исходный материал и б) он понимает, что оригами – полный отстой. Творения его рук скорее подобны тонущим парусникам, до неузнаваемости изуродованным геометрией. Хотя прежде ему никогда не доводилось видеть, как тонут подобные суда, он, тем не менее, уверен, что между ними и его журавликами наблюдалось бы поразительное сходство. Лайт уже почти поднялся на ноги, когда дурацкое металлическое звяканье цепи о наручник напоминает о том, что свобода его передвижения ограничена настолько, что не представляется возможным даже дотянуться до мусорной корзины и избавиться от последствий неуемной созидательной активности. Посему его детища остаются разбросанными по кровати, их кривоватые, небрежно подвернутые края молча насмехаются над ним в звенящей мрачной тишине, ежесекундно напоминая о его полной творческой несостоятельности и том факте, что он неспособен даже толком согнуть бумагу.
Как и следовало ожидать, едва проснувшись, L замечает журавликов и отпускает сомнительный комплимент отличному чувству меры, после чего художественно расставляет экспонаты на столе посреди комнаты – все двадцать два, включая одного полураздавленного, который пострадал, когда L неудачно повернулся во сне.
--
- Рюузаки, вы как, уживаетесь друг с другом? – обеспокоено спрашивает отец Лайта в первый же раз, когда навещает их в гостинице. Разумеется, он намеревался зайти гораздо раньше, но обеспокоенные жена и дочь без того засыпают его вопросами, на которые он не в праве дать ответы, а потому вынужден проводить дома все свободное время, дабы развеять тревожные подозрения – все это сказано сбивчиво и отрывисто, не поднимая глаз, и Лайт впервые задумывается над тем, с каких пор отец его опасается.
L забрасывает в рот очередной шоколадный трюфель.
- Это вовсе не так сложно, как я себе представлял, - сознается он.
Шеф Ягами переводит взгляд на Лайта, но после таких слов едва ли найдется идиот, который осмелился бы жаловаться.
--
Они смотрят повтор какого-то старого малобюджетного аниме, вернее, смотрит L, а Лайт сосредоточенно изучает огромную пыльную книгу, доставленную Ватари рано утром вместе с половиной дневного объема продаж местной кондитерской, когда цепь звякает три раза подряд, а потом что-то мягкое и влажное прижимается к губам Лайта. Ему требуется несколько секунд, чтобы осознать, что нет, это вовсе не продолжение того эпизода, когда L на протяжении двух дней радостно запускал в него губкой для мытья посуды всякий раз, стоило Лайту закрыть глаза, до тех пор, пока тот не согласился, что пришла его очередь мыть тарелки. В этом весь L.
Который в настоящий момент целует его в губы.
Лайт отталкивает его.
Вопреки разумным доводам, губы L уже кажутся распухшими и немного воспаленными, а щеки окрасил румянец. Подобный внезапный выпад должен быть пиком его физической активности за последние несколько месяцев. Что-то невиданное прежде мелькает в его взгляде, когда Лайт спокойно поднимается на ноги, стряхивая с рукава рубашки невидимые пылинки.
- Это было неуместно, - констатирует L.
- Это было отвратительно, - подтверждает Лайт.
- Мне очень жаль, - извиняется L.
- Мне тоже, - вторит ему Лайт и направляется в ванную, замешкавшись лишь на миг, чтобы дернуть цепь, когда понимает, что L и не думает шевелиться. - Мне очень жаль, что я так и не удосужился рассказать тебе, как сильно я ненавижу вкус вишни, - и добавляет, оглянувшись через плечо:
- Но как только ты вычистишь зубы, а я избавлюсь от этого фруктового торта, мы можем попробовать еще раз.
--
Во время следующего визита, уже на пути к выходу отец Лайта отпускает несколько нервный комплимент в адрес экспозиции бумажных уток. Похвалы удостаиваются даже умирающие, незавершенные и раздавленные, которые, на его обывательский взгляд, “немного наводят тоску”.
Лайт немедленно перемещает их в первый ряд.
--
- Я все еще считаю, что ты Кира, - заявляет L.
Лайт не отрывается от шахматной доски.
- Ладно, - говорит он, и добавляет: - Мат.
Вот так все и заканчивается: они оказываются на диване в гостиной, один методично поглощает шоколадный пирог, по кусочку накалывая его на вилку, в то время как второй пытается незаметно зачерпнуть пальцем взбитые сливки с верхушки – разумеется, безуспешно. И в этой ситуации, где бесполезна любая логика, убийца и сыщик превращаются в двух мальчишек, между которыми только игровое поле и сладкий привкус, медленно тающий на языке. А когда они разводят в стороны тяжелые портьеры, чтобы впустить свежий ветер, воздух вокруг наполняется шепотом бумажных журавликов.
-
-
14.03.2013 в 05:48Большое спасибо, тащу в цитатник)